Золотые века [Рассказы] - Альберт Санчес Пиньоль

— Пройдите туда.

Оказавшись в кабинете, он догадывается, какой стул предназначается ему, и присаживается. Через несколько минут появляется молодой человек — совсем мальчишка, о котором никто бы не подумал, что это полицейский. К тому же в правом ухе у него висит медная серьга. Он начинает листать дело и наконец понимает, о чем идет речь:

— А, все ясно: вы пришли по поводу гибели мальчика.

Он говорит это таким же будничным тоном, как мог бы сказать „Ну конечно, вы почтальон“.

— И как же получилось, что вы его убили? — спрашивает он, не меняя интонации.

— Я его не убивал.

— Ах, не убивали? Тогда зачем вы сюда пришли?

— Я стоял в очереди в палатку.

— В какую еще палатку?

— В палатку на углу.

Совершенно ясно, что полицейский запутался в своих бумагах. Продолжая рыться в папке, он задает первый пришедший ему в голову вопрос, чтобы выиграть время и не терять инициативы:

— Зачем вы стояли в очереди в палатку?

— Я хотел купить пончики.

— Тогда я ничего не понимаю.

Он поднимается со стула и выходит из кабинета.

Если бы Жорди Жуан был обычным преступником, такой допрос его бы только насмешил. Ему становится тошно как раз потому, что раньше он никогда не имел дела со стражами порядка. Какое мрачное словосочетание, размышляет Жорди Жуан, — „стражи“ и „порядок“. Каждое слово в отдельности ничего ужасного в себе не несет, но стоит им оказаться рядом, и тебя сразу дрожь пробирает. Он остался в кабинете один; молоденький полицейский не сказал ему, что делать дальше. Можно уходить или пока надо подождать? Встанешь в подобном учреждении со стула, а вдруг тебя потом обвинят в попытке к бегству? Почему же никто сюда не идет?

Наконец в кабинете появляется новое лицо: это зрелый мужчина, страдающий избыточным весом. На верхней губе — узкая щеточка усов, только чуть пошире, чем у Гитлера. Такой человек мог бы служить комиссаром при любой политической системе, кроме демократической, думает Жорди Жуан. Полицейский усаживается на стул, где раньше сидел его молоденький предшественник, но не удостаивает посетителя ни приветствием, ни взглядом. Не произнося ни единого слова, он внимательно изучает дело. Этот человек из породы тех, кто думает шумно. Его дыхание наводит на мысль о стальных жабрах. Жорди Жуан пытается объяснить полицейскому, зачем он сюда пришел, но тот, кажется, глух к его словам. Вдруг он поднимает голову от бумаг и говорит:

— Извините, но вас вызвали сюда по ошибке.

Глазки комиссара полиции, хотя, впрочем, не исключено, что этот человек занимает какую-нибудь другую должность, светятся добродушием и невероятной любезностью. Между тем образом, который создал себе Жорди Жуан, и этим человеком лежит пропасть.

— Молодому человеку, который беседовал с вами раньше, не хватает опыта, извините, пожалуйста, — повторяет он второй раз. — Он принял вас за водителя.

— И это все?

Комиссар принимает вздох облегчения Жорди Жуана за упрек.

— Мне и вправду неловко, что вы потратили на нас свое время, но такое у нас иногда случается. Весьма сожалею.

Полицейский настолько любезен, что даже провожает его к выходу. Когда они идут по коридору, комиссар говорит:

— Просматривая дело, я обратил внимание на то, что вы занимаетесь компьютерной графикой. Мой сын — тоже. Вы видели всех этих тигров и мартышек на коробках с хлопьями для завтрака? Это он их рисует.

Жорди Жуан страшно рад тому, что может идти домой, и с удовольствием поддерживает беседу. Он рассказывает комиссару, что работает для разных кинофирм и создает рекламные плакаты фильмов, которые вешают в метро. У самых дверей Жорди Жуан чувствует, что полицейский удерживает его за локоть.

— Подождите минуточку, — говорит комиссар, — посидите здесь.

Он указывает ему на лавочку, стоящую у стены, покрашенной зеленой краской, какой обычно красят стенки на теннисных кортах, и возвращается в кабинет. Жорди Жуан чувствует, что волна тревоги поднимается в его груди, словно кабина лифта. Может быть, он сказал что-нибудь лишнее? Теперь трудно понять, в чем заключалась его ошибка, но только идиот мог поверить, что все кончится так просто. Даже в фильмах показывают, что допрашиваемые раскалываются именно после того, как им разрешают встать со стула и они теряют бдительность.

Проходит целая вечность, прежде чем комиссар возвращается. В руках у него чистый лист бумаги, который он сует под нос Жорди Жуану и требует:

— Подпишите.

Бедняга тайком проглатывает слюну и спрашивает:

— Что это?

— Я прошу у вас автограф. А что же еще? — говорит комиссар. — Когда вы мне сказали, что делаете рекламные плакаты, я сразу все понял. Мой сын мне говорил о вас: среди профессионалов вы очень известны.

■

Вечером они с женой ссорятся. Обычно это случается, когда их желания не совпадают. Однако на этот раз причина спора в том, что оба хотят одного: забыть мертвого мальчика. Но, по мнению жены, чтобы забыть о чем-либо, человеку надо сначала выговориться, а Жорди Жуан предпочитает не возвращаться к этой теме — тогда она сама собой забудется. Поэтому они бесконечно спорят о том, почему об этой истории следует говорить, потом, почему лучше не говорить, и чем больше они говорят, тем больше злится Жорди Жуан. Наконец он решает замолчать и напустить на себя обиженный вид, потому что лучше на эту тему не разговаривать, и тут наступает ее очередь сердиться. Звонит телефон.

— Тебя, — протягивает ему трубку жена, — мы потом продолжим наш разговор.

Она выходит из комнаты: когда ее просит к телефону бывший муж, Жорди Жуан обычно поступает так же.

Ему звонит секретарша судебно-медицинского эксперта. Женщина рассуждает о трупах, как опытный пчеловод об ульях. У ее шефа возникли некоторые сомнения технического характера относительно смерти мальчика, и ему бы хотелось договориться о встрече со свидетелем событий. Жорди Жуан делает вид, что его вся эта история не касается.

— Я вас понимаю, — говорит секретарша. — Но все-таки, может быть, вы помните, были ли на улице другие свидетели?

— Да, — врет Жорди Жуан, — у палатки была большая очередь.

Он говорит это, чтобы отвлечь от себя интерес секретарши, чтобы раствориться в толпе, которой на самом деле не было. Ему доподлинно известно, что все испарились еще до появления „скорой помощи“ и что никто не захочет давать какие-либо показания.

— Вы могли бы дать нам координаты кого-нибудь из свидетелей?

Этот вопрос выводит его из себя. И почему только люди — такие идиоты? Для секретарши сейчас ничего в мире не существует, кроме ее работы, и, следовательно, эта дура не способна поставить себя на его место.

— Когда вы покупаете пончики в палатке на углу, вы знаете других людей, которые стоят в очереди?

Смущенная его резким тоном, секретарша отвечает не сразу. Потом она вежливо замечает:

— Да, знаю. Обычно это люди, которые живут в соседних домах.

Жорди Жуан опускает трубку. Правильный ли это шаг? Как ни крути, судебно-медицинский эксперт — представитель власти, и его секретарши — тоже, а он отказался сотрудничать с ним и умышленно солгал. Наверняка это нарушение закона. Жена заглядывает в комнату:

— Хочешь поговорим?

■

Пять месяцев, которые отделяют эти события от дня суда, становятся самыми несчастливыми в его жизни. И происходит это потому, что если бы Жорди Жуану пришлось объяснять кому-нибудь причину своих страданий, то он бы не смог выразить ее словами, а если бы вдруг ему удалось растолковать собеседнику, что его мучает, то тот наверняка не признал бы за ним права на переживания. В конце концов, он же ни в чем не виноват. Да и никто не предъявляет ему никаких обвинений. Он предстанет перед судом в качестве свидетеля, только и всего; вся операция займет не больше десяти минут. Почему же он должен бояться осуществления правосудия?

Люди, которые так рассуждают, совершенно правы. Но, в отличие от них, ему придется явиться в суд. А там под увеличительным стеклом закона любая песчинка может стать настоящей горой. Жорди Жуан не знаком ни со сложным механизмом юриспруденции, ни с его взаимодействием с другими структурами. Ему не надо было окликать мальчика, да и массировать ребенку грудную клетку тоже не стоило. Врач больницы знает, что он сделал и то и другое. Доктор показался Жорди Жуану порядочным человеком, но это, однако, отнюдь не гарантирует, что, отвечая на вопросы полицейских, он не расскажет обо всем чистосердечно. В распоряжении комиссара полиции есть чистый лист с его подписью. Хорошо, хорошо, это уже почти мания преследования. Но Жорди Жуан за последнее время понял, что в противоестественных обстоятельствах наши мысли текут тоже противоестественным образом: хотя он и не верит в заговор, но не может выбросить эту историю из головы. День за днем его преследуют странные и смутные идеи. В довершение всех бед секретарша судебного врача почему-то больше ему не звонит. Это добрый знак или, напротив, зловещий?